Мистики и маги Тибета. Выдержки. Часть 1.

Кушогу Шез-Дзед и Бермиак кушогу обязана я первым приобщением к еще неизвестным нам верованиям ламаистов, относящимся к смерти и потустороннему миру.

Поскольку один из лам принадлежал к секте “Желтых колпаков”, а второй — к секте “Красных колпаков”, внимая поучениям как того, так и другого, я могла быть уверена, что приобретаемые мною знания действительно будут выражать общепринятое толкование истины, а не только доктрины, ис­поведуемые одной сектой и отвергаемые другими.

Кроме того, в последующие годы мне пришлось неоднократно в различных частях Тибета беседовать с другими лама­ми. Для простоты изложения объединяю различные их высказывания в приведенном ниже резюме.

Как правило, невежды думают, будто буддисты верят в перевоплощение, даже в метемпсихоз (т.е. переселение душ из одного тела в другое). Но они заблуждаются. На самом деле буддизм учит только, что энергия, полученная в результате духовной и физической деятельности какого-либо существа, порождает после его смерти новые явления духовного и физи­ческого порядка.

На эту тему существует множество хитроумных теорий и, по-видимому, мистики Тибета трактуют вопрос о смерти глубже, чем большинство других буддистов.

Философское мировоззрение доступно только избранным. Эта истина не требует подтверждения. Что касается толпы, то сколько бы ни повторяла она ортодоксальный символ веры: “Все соединения непостоянны, никакого “Я” не существует” — она продолжает цепляться за более простое верование в неопределенную сущность, странствующую из мира в мир, перевоплощаясь в различные формы.

Но, тем не менее, ламаисты представляют себе условия этих странствий своеобразно, значительно расходясь во взглядах со своими единоверцами южных стран: Цейлона, Бирмы и др. По их мнению, проходит более или менее длительный пе­риод времени между смертью и мгновением, когда умерший возрождается среди того или иного из шести признаваемых им видов живых существ.

Эти шесть видов соответственно следующие: I) боги, 2) существа небожественного происхождения, подобные Тита­нам, 3) люди, 4) другие существа — добрые или злые — вклю­чая сюда гениев, духов, фей и пр., 5) животные, 6) идаги - чудовища, вечно терзаемые голодом, жаждой, и обитатели различных чистилищ, подвергаемые там различным мучени­ям.

Ни одно из указанных состояний не бывает вечным. Смерть настигает всех - как богов, так и стенающих в чистилище горемык, а за смертью следует возрождение либо среди существ прежней категории, либо в новой среде.

По народным верованиям, условия, в которых возрожда­ется умерший, зависят от совершенных им при жизни добрых или злых дел. Более просвещенные ламы учат: человек или какое-либо другое существо своими мыслями и действиями развивает в себе свойства, приводящие его естественным путем к возрождению в соответствующих этим свойствам условиях. Наконец, по мнению других лам, существо своими поступка­ми, главным образом своей духовной деятельностью, изменяет природу составляющего его вещества и таким образом само превращает себя в бога, в животное, в осужденного на мучения духа и т.д.

До сих пор эти истины совпадают полностью с теориями, признаваемыми общей массой буддистов. Но в остальном ламаисты более оригинальны. Прежде всего, следует отметить, что ламаисты придают изворотливости и сметливости даже еще большее значение, чем некоторые буддийские секты махаянистов. “Сметливый человек проживает с комфортом даже в преисподней” — очень популярная поговорка в Тибете. Она луч­ше всяких объяснений выражает взгляды ламаистов на то, что именуется ими т х а б с (способ действия).

Итак, между тем, как большинство их единоверцев убеждены, что судьба умершего с математической точностью опре­деляется его моральной сущностью, ламаисты полагают возможным для ловкого человека (того, “кто знает, как нужно за это взяться”) изменить и улучшить свою судьбу после смерти, возродиться, по возможности в благоприятных условиях.

Я говорю “по возможности”, т.к. несмотря на все надежды на “ловкость рук”, бремя совершенных поступков, по их верованиям, все же остается довлеющей силой, иногда настолько значительной, что все ухищрения покойного или даже старания принимающего участие в его судьбе чудотворца-святого бессильны удержать дух от перевоплощения в бедственных условиях.

Я приведу пример такого несчастного перевоплощения не­много дальше.

Отталкиваясь от идеи, будто находчивость и изворотливость во всяком случае представляют основное значение, ла­маисты рассудили: к искусству хорошо жить следует присовокупить умение хорошо умереть и успешно выходить из затруднительных положений и на том свете.

Как полагают, посвященные знают, что их ждет после смерти. Созерцатели уже при жизни видели и испытали сопро­вождающие смерть ощущения. Значит, они не будут удивлены и не испугаются, когда их личность распадется. Ее действи­тельная сущность освободится от своей оболочки, сознательно вступит в потусторонний мир и уверенно пойдет вперед по уже знакомым дорогам и тропам, заранее зная, куда они ее приве­дут.

Что же продолжает свой путь после того, как тело превра­тится в труп? Это одно из многочисленных «сознаний», разли­чаемых ламаистами: сознание своего “Я" или же, согласно другой терминологии, “жажда жизни”.

Я позволю себе обозначить словом “дух” путника (двойника), за которым мы последуем в его странствиях в потустороннем мире. Хотя слово “дух” плохо выражает понятие, передаваемое уче­ными ламаистами словосочетанием “йид ки рнаппар шеспа”, оно все же имеет преимущество, так как привычно для слуха европейца. Кроме того, я просто вынуждена его употреблять за неимением в европейских языках другого, более подходящего термина.

Итак, посвященные обладают способностью сохранять яс­ность сознания в период отделения духа от телесной оболочки и переходят из этого мира в мир иной вполне сознательно, понимая, что с ними происходит. Поэтому в свой смертный час они не нуждаются ни в чьей помощи и отправление религиоз­ных обрядов после их смерти совершенно бесполезно. Но с простыми смертными дело обстоит иначе. Под просты­ми смертными здесь следует понимать всех монахов или ми­рян, не обладающих искусством умирать. Таких людей подавляющее большинство.

Ламаизм не представляет невежд самим себе. Во время агонии и после их смерти какой-нибудь лама обучает их тому, чего они не успели освоить при жизни. Он объясняет природу явившихся на том свете существ и вещей, он успокаивает и, главное, неутомимо назидает — какой путь им надлежит из­брать.

Первая забота ламы, дающего последнее напутствие уми­рающему, постараться помешать ему уснуть, впасть в обмо­рочное или коматозное состояние. Он обращает его внимание на последовательное исчезновение различных “сознаний”, оживляющих его чувства: сознание глаза, сознание носа, язы­ка, тела, уха и т.д., т.е. постепенную потерю слуха, зрения, обоняния, вкуса, осязания. В бесчувственном теперь теле мысль должна оставаться активной, внимательно наблюдать совершающее таинство. Теперь важно заставить дух покинуть своим путем свою оболочку через темя: если бы дух вышел каким-нибудь другим путем, будущее благополучие его было бы сильно скомпрометировано. Извлечение духа из тела производится, как говорилось выше, ритуальными восклицаниями — “хик” и следующим за ним “пхет”. Прежде чем произнести “пхет”, лама должен глубоко сосредоточиться, отождествить себя (ассоциироваться) с только что ото­шедшим покойником и сделать усилие, какое бы понадобилось сделать покойному, заставляя дух подняться к макушке голо­вы с силой, достаточной, чтобы пробить для себя в темени выходную щель.

Посвященные в состоянии сами произвести восхождение своего духа к макушке головы и, чувствуя приближение конца, сами для себя произносят освободительные “хик” и “пхет”. Таким способом они даже могут совершить самоубийство, и если верить молве, такие случаи действительно бывают.

Бесплотный дух пускается затем в удивительные странст­вия. Народное поверье превращает их в настоящее путешест­вие по реальным местам, населенным тоже вполне реальными существами. Однако образованные ламаисты считают эти пу­тешествия сменой ряда субъективных видений, простым сном, создаваемым самим духом под влиянием различных его склон­ностей и прежних проступков. Некоторые утверждают, что непосредственно после освобождения от телесной оболочки дух получает мимолетное, как молния, провидение высшей действительности. Если он спосо­бен постигнуть откровение, он окончательно освобождается от “круга” перевоплощений и смертей. Он уже достиг состояния нирваны.

Это бывает редко. Чаще всего внезапный свет ослепляет дух. Он отступает, влекомый ложными представлениями, своей привязанностью к индивидуальному существованию, к своему “Я” и чувственным наслаждениям. Или же смысл ви­дения ускользает от него совершенно - так от внимания чело­века, поглощенного повседневными заботами, часто ускользает все, что вокруг него происходит.

Невежественный покойник, попавший в потусторонний мир во время обморочного состояния, придя в себя, не сразу сознает, что с ним произошло. Еще много дней он пытается разговаривать с людьми, обитающими в его прежнем жилище, и удивляется, почему ему никто не отвечает и, по-видимому, даже не замечает его присутствия.

По словам одного ламы из предместья в Литанге (Восточ­ный Тибет), некоторые умершие рассказывали через посред­ство медиумов “пас”, как они пытались пользоваться принадлежавшими им при жизни вещами — взять плуг, чтобы вспахать свое поле, снять одежду с гвоздя и прикрыть наготу. Их раздражала невозможность совершить привычные дейст­вия.

В подобных случаях дух приходит в замешательство. Что с ним случилось? Он видит неподвижное тело, похожее на его собственное, окруженное ламами. Неужели он умер? Простаки считают, что бесплотному духу убедиться в своей смерти совсем не трудно. Для этого ему следует отпра­виться в песчаную местность и рассмотреть свои следы на пес­ке. Если отпечатки ступней повернуты наоборот, т.е. пятками вперед, а пальцами назад, дух не должен больше сомневаться: он действительно основательно умер. Но, скажете вы, что за дух с ногами? Дело в том, что ногами обладает не дух, но еще связанное с ним эфирное тело.

Точно так же, как и древние египтяне, тибетцы верят в “двойника”. При жизни в нормальном состоянии этот двойник неразлучен с материальным телом. Тем не менее, при опреде­ленных условиях он может отделяться и тогда уже не ограни­чен местом пребывания своего материального двойника. Он может показываться в других местах и, невидимый, совершает разнообразные странствия.

У некоторых индивидов расставание двойника с телом про­исходит непроизвольно. Тибетцы уверяют, будто занимавши­еся упражнениями «ад хок» могут вызывать его желание. Однако такое отделение двойника бывает неполным: остается связую­щая обе формы нить. Она сохраняется более или менее дли­тельное время и после смерти. Разложение трупа обычно, но необязательно, влечет за собой разрушение двойника. В некоторых случаях двойник переживает тело.

Когда умирающий испустил последний вздох, на него на­девают платье навыворот, перед сзади, спина впереди, затем усаживают и стягивают веревкой в позе Будды со скрещенными ногами или с подтянутыми к груди коленями. В деревнях после этого труп обычно сажают в котел. Когда его оттуда извлекают, котел, загрязненный трупной жидкостью, слегка споласкивают и варят в нем суп или чай для угощения присутствующих на похоронах гостей.

В Тибете с момента смерти до похорон всегда проходит много времени. В высокогорных центральных и северных про­винциях на большой высоте над уровнем моря тело разлагается медленно. Но в жарких долинах с влажным климатом трупы, оставляемые в доме в течение восьми дней и даже больше, распространяют омерзительное зловоние

Это обстоятельство нисколько не портит аппетит у трапа, расточающих мертвецу советы, какие пути следует избрать и каких следует избегать на том свете. Они вкушают свою трапе­зу перед лицом покойника и вместе с ним, поскольку став­ший трапа недвусмысленно приглашает покойника разделить с ним угощение в следующих выражениях: “Такой-то (имярек), пусть дух твой незамедлительно явится сюда и насытится”.

В лесистых местностях Тибета трупы сжигают. Жители обширных безлесных центральных и северных областей, распо­лагающие в качестве топлива только навозом скота, оставляют своих покойников на растерзание хищным зверям на специаль­но отведенных для этой цели участках на окраине селения. Кочевники или жители отдельных районов уносят мертвецов куда-нибудь в горы. Что касается останков высоких сановников или духовенства, то их иногда высушивают двойной процеду­рой: засолкой и поджариванием в масле.

Получаемая в результате такой обработки мумия именует­ся м а р д о н о. Мумии завертывают в одежды, золотят им ли­ца и таким образом обряженных заключают в мавзолеи из массивного серебра, украшенные драгоценными каменьями. В некоторых гробницах на уровне головы трупа помещают зерка­ло, отражающее его золотой лик. Других великих лам просто пережигают в масле, а кости их хранят в богатых ковчегах. Все тибетские могильные памятники имеют форму ш е р т е н,  в подражание стюпа древних буддистов.

Под влиянием буддийского учения о святости добрых дел ламаисты видят в обряде погребения возможность раздачи по­смертной милости. Умирающий выражает желание — или, по крайней мере, предполагают, что он его выражает - чтобы тело его, в качестве последнего дара милосердия, послужило для насыщения голодных.

В сочинении, озаглавленном “Путеводитель для душ умер­ших на том свете”, о церемонии погребения говорится следую­щее:

Труп переносят на вершину горы. Здесь хорошо отточен­ным ножом отсекают от него руки и ноги. Внутренности, серд­це, легкие раскладывают на земле. Их пожирают птицы, волки и лисицы.Тело сбрасывают в священную реку. Кровь и трупная жидкость растворяются в голубых волнах. Мышцы и жир идут в пищу рыбам и речным грызунам  Труп сжигают. Мышцы, кожа, кости превращаются в груду пепла. Т и з а с ы (полубоги, питаются запахами. Неко­торые насыщаются ароматами, между тем как другие предпо­читают зловоние) питаются смрадом от костра. Труп зарывают в землю. Тело, кости, кожу сосут черви.

Зажиточные семьи, имеющие, чем заплатить ламам, уже после погребения заказывают отправление заупокойных обря­дов на каждый день в течение почти шести недель. После этого сооружают изображение покойника из деревянных палочек и навешивают на них принадлежавшие ему при жизни платья. Голову изображает лист бумаги. Иногда на нем рисуют умер­шего, но чаще всего такие листы покупают в монастырях, где они изготавливаются типографским способом. Существует два образца листов: на одном изображен мужчина, на другом — женщина. Под изображением оставлено место, куда вписывают от руки имя покойника или покойницы. Снова совершают религиозный обряд. В конце церемонии лама сжигает лист с изображением умершего. Одежды, надетые на чучело, переходят в его собственность как часть гонорара.

После этого символического сожжения узы, еще привязы­вавшие мертвого к живым, окончательно обрываются. Тибетцы всеми силами стремятся избежать всяких сноше­ний с усопшими. Особенно ясно выражают это крестьяне в прощальных речах, обращенных к мертвецу.Непосредственно перед выносом тела из дома, когда покой­нику подают его последнюю трапезу, один из старейших членов семьи говорит ему:

- Слушай (имярек), - говорит он, - ты умер. Пойми это как следует. Тебе здесь больше нечего делать. Поешь посытнее в последний раз, тебе предстоит долгий путь через ущелья и перевалы. Наберись сил и больше назад не возвращайся.

Мне пришлось однажды услышать еще более любопытные увещевания. Настойчиво повторив несколько раз, что покойни­ку больше на этом свете делать нечего и его просят не возвра­щаться, оратор добавил:

- Пагдзин, знай, в твоем доме был пожар. Все твое имуще­ство сгорело дотла. Ты забыл уплатить долг, и твой кредитор увел двух твоих сыновей в рабство. Жена твоя ушла к новому мужу. Тебе будет очень горько видеть эти несчастья. Поэтому смотри, не вздумай возвращаться.

Меня поразило нагромождение таких необычных злоклю­чений.  - Как все это случилась? — спросила я у одного из присутствовавших.

- Совсем ничего и не случилось, - ответил тот, лукаво улыбаясь. Дом и скот в сохранности. Жена и сыновья спокойно сидят дома и никуда не собираются уходить. Все это говорится, чтобы отбить у покойника всякое желание вернуться домой.

Подобные военные хитрости кажутся довольно-таки наив­ными для людей, верящих в способность “двойника" видеть и слышать все, что происходит в мире живых.

Лама тоже призывает умершего продолжать свой путь не оглядываясь, но он убеждает его на языке священных обрядов, гораздо более изысканном, чем выражения, употребляемые селянами. Кроме того, совет этот дается ему на благо, между тем простолюдины помышляют только, как бы избегнуть ок­культного присутствия привидения, которого они боятся.

Тем временем, пока совершаются заупокойные обряды, дух умершего бредет по Бардо. Одно за другим возникают перед его взором то сияющее существо совершенной красоты, то омерзительные чудовища. В разных направлениях расхо­дятся дороги всех цветов радуги. Его осаждают странные виде­ния. Растерянный, обезумевший дух блуждает среди сонмов одинаково страшных для него призраков. Если до его духа доносятся благие напутствия, расточаемые ламой над его мер­твым телом, и ему удается ими воспользоваться, он может подобно провидцам-посвященным сознательно вступить в по­тусторонний мир, и избранная им стезя приведет его к возрож­дению среди богов. Но для тех, кто при жизни не имел о Бардо ни малейшего представления, кто попадает туда преисполнен­ный сожалений об утраченной жизни, наставления ламы со­вершенно бесполезны, они их даже не слышат.

В смятении дух упускает случай проявить за гробом наход­чивость и уклониться от математически справедливого возмез­дия за прошлые свои поступки. Его обступают, предлагая себя, зачаточные органы людей и животных, и обманутый ложными видениями, принимая их за гроты и дворцы, дух устремляется под манящие прохладой и покоем своды. Таким образом, он сам предопределяет для себя характер нового воплощения. Один возродится в оболочке пса, другой будет сыном почтен­ных родителей.

По другим верованиям, те, кого не посетило духовное про­светление, кто не уловил смысла первого загробного видения, бредут, словно объятое страхом стадо, через миражи Бардо до самого судилища Шиндже, который изучает их прошлую жизнь в зеркале, хранящем отражение всех деяний, или же взвешивает их поступки в виде белых и черных булыжников. В зависимости от степени перевешивания добрых или злых дел он решает, в какой среде дух должен перевоплотиться, а также определяет условия перевоплощения: физическая красота или уродство, духовная одаренность, общественное положение и прочее. Перед лицом беспристрастного и неумолимого судьи не может быть и речи, чтобы спастись хитростью. Помимо того, изворотливость вообще имеет успех только в пределах, допу­скаемых характером совершенных при жизни дел. Я уже упо­минала об этом, в качестве примера привожу здесь очень типичную тибетскую притчу, не лишенную, впрочем, юмора.

Один великий лама-тюльку провел всю свою жизнь в праз­дности. Хотя в юности у него были прекрасные учителя и большая унаследованная от предшественников библиотека и его всегда окружали выдающиеся ученые, тюльку еле-еле научился читать. И вот этому ламе пришла пора умирать.

В те времена жил один чудак-философ и волшебник очень крутого нрава. Его эксцентричные, а иногда и непристойные выходки, сильно преувеличенные биографами, породили мно­го рассказов в духе Рабле - жанре, пользующемся в Тибете большой популярностью. Однажды Дута Конглес — так его звали — брел куда-то по привычке к бродячей жизни и на берегу ручья увидел при­шедшую по воду девушку.

Не говоря ни слова, он вдруг накинулся на нее с намерени­ем изнасиловать. Но девушка была не слабого десятка, а Конглес был уже стар. Она защищалась очень энергично. Наконец ей удалось одолеть его, и она вихрем помчалась в селение рассказать о своем приключении матери. Старушка была поражена. Местные жители придержива­лись строгих правил. Никого из них нельзя было даже заподоз­рить. Бездельник должен быть из чужих краев. Она попросила точно описать наружность негодяя.

Пока дочь сообщала матери подробности, та размышляла. Она вспомнила, как во время одного паломничества встретила д у б т о б а (мудрец и маг) Дута Конглес. Описание пол­ностью совпадало со всеми приметами этого непостижимого чудаковатого святого.

Сомнений быть не могло: Дута Конглес покушался на невинность ее дочери.

Крестьянка рассуждала: правила поведения, обязатель­ные для простых людей, не пригодны для магов, обладающих сверхъестественными знаниями. Дута не обязан соблюдать ни нравственные, ни какие-либо другие законы, — его дейст­вия диктуются высшими соображениями, недоступными для понимания простых смертных. — Дочь моя, — сказала она, наконец, — этот человек великий Дугпа Конглес. Все, что бы он ни сделал — во благо. Вернись к нему, пади к его ногам и сделай все, что бы он ни потребовал.

Девушка вернулась к ручью. Дубтоб сидел на камне, по­груженный в размышления. Она упала ему в ноги и просила простить ее. Она сопротивлялась, не зная, кто он. Теперь она готова сделать все, что он пожелает.

Святой пожал плечами.

— Дитя мое, — сказал он, — женщины не вызывают во мне ни малейшего желания. Дело вот в чем: Великий лама из со­седнего монастыря прожил недостойную жизнь и умер в неве­жестве. Он пренебрег всеми возможностями получить образование. Я видел в Бардо его блуждающий дух, увлекае­мый к несчастному воплощению, и из милосердия решился предоставить ему для воплощения человеческое тело. Но тя­жесть его злых дел перевесила — ты убежала. Пока ты была в селении, осел и ослица там на лугу совокупились. Великий лама скоро возродится в теле осленка.

Большинство покойников уступают настойчивым прось­бам родственников во время похорон и никогда ничем не напо­минают о себе живым. Последние делают из этого вывод: судьба умершего на том свете окончательно решена и, по всей вероятности, вполне удовлетворительно.

Однако некоторые мертвецы оказываются менее деликат­ными. Они часто являются во сне своим близким или друзьям. В их прежних жилищах происходят странные явления. Тибет­цы считают тогда, что умерший страдает и просит их о помощи.

В таких случаях можно попросить совета у лам-провидцев. Они определяют, какие нужно совершить обряды, сколько раз­дать милостыни и какие священные книги следует читать для облегчения участи усопшего. Очень многие тибетцы, преимущественно в пограничных областях, в подобных обстоятельствах прибегают к обрядам своей древней религии.

— Нужно поговорить с самим умершим, — думают они. Для этого какой-нибудь медиум — мужчина или женщина (пао или памо) — должен предоставить духу свое тело и гово­рить за него.

Спиритические сеансы в Тибете совсем не похожи на такие же сеансы в европейских странах: не требуется ни темноты, ни тишины. Иногда сеансы проводят на открытом воздухе. Меди­ум не спит и не сидит в неподвижной позе. Наоборот, он буй­ствует, как одержимый. Аккомпанируя себе на маленьком барабане и позванивая ручным колокольчиком, медиум начинает монотонно тянуть священные напевы, в то же время, исполняя нечто вроде танце­вальных па — сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Вскоре им овладевает конвульсивная дрожь: в него входит какое-то существо из иного мира: божество, гений, демон или дух умершего. Тут медиум впадает в исступление и прерыва­ющимся голосом выпевает обращение невидимого существа к присутствующим. Разобрать отрывистые выкрики пао или памо очень трудно и, так как чрезвычайно важно знать, кто говорит голосом медиума, и понять его, обязанность внимать ему доверяют самым мудрым людям селения.

Во время сеансов медиумом попеременно овладевают раз­личные божества или духи. Порой, повинуясь наущению оче­редного духа, он внезапно набрасывается на кого-нибудь из присутствующих и нещадно его колотит. Такое неожиданное назидание обычно переносят очень покорно. Тибетцы думают, что избиение производится с целью изгнать незаметно вселив­шегося в беднягу беса, обнаруженного духом, вошедшим в тело медиума.

Страдающие на том свете покойники, как правило, ограничиваются рассказами о своих злоключениях.

— По дороге, — заявил дух на одном сеансе (я на этом сеансе присутствовала), — я встретил демона. Демон затащил меня в свое жилище и превратил в раба. Он меня тиранит и заставляет работать без передышки. Сжальтесь надо мной! Освободите меня, чтобы я мог устремиться к “Обители велико­го блаженства". (Минск, 1990)

Мать страдальца, его жена и дети заливались горькими слезами. Родственники, услышав посмертные мольбы «злополучного» покойника, только и думают, как бы облегчить его мучения.

Прежде всего, нужно войти в сношение с демоном и догово­риться о выкупе раба.

Обычно избирают посредником кудесника-Бена. Послед­ний ставит родственников незадачливого духа в известность, что демон требует в качестве выкупа принесение в жертву свиньи или коровы.

После жертвоприношения Бен впадает в транс. Теперь его дух, или “двойник", отправился в логово демона.

Вот Бен в пути — путь долгий, тягостный, усеянный препятствиями. Это можно заключить, наблюдая, как колдун кор­чится. Но, в отличие от пао, Бен сидит, ограничиваясь движениями головы и туловища. Стремительный поток преры­вистой речи слетает с его уст, повествуя об удивительных по­хождениях.

Он говорит еще невнятнее, чем пао, и даже самым сметли­вым слушателям стоит больших усилий следить за смыслом его рассказа. Наконец, колдуя, доходит до цели своего путешествия, хва­тает злополучного духа, чтобы его увести: демон получил ус­ловленный выкуп. Однако он часто проявляет вероломство и не желает расставаться со своей жертвой. Бен вступает с демо­ном в единоборство — он извивается, тяжело дышит, вскрики­вает.

Семья и друзья умершего с замиранием сердца следят за всеми перипетиями разыгрывающейся драмы и бывают вне себя от радости, когда изнемогающий колдун заявляет, что одержал верх и отвел дух в безопасное и приятное место.

Далеко не всегда первая попытка Бена бывает удачной. На многих сеансах спасения духов, на которых мне удалось при­сутствовать, колдун после инсценировки неслыханных усилий и отчаянной борьбы, в конце концов, оказывался побежденным: демон снова завладевал духом. В таких случаях приходилось все начинать сначала.

Когда спасение духа от рабства доверяют ламе, никакого жертвоприношения для выкупа не требуется, а исполняемые обряды никогда не носят характера торговли. Ученый лама, знающий ритуальную магию, считает себя достаточно могу­щественным, чтобы заставить демона подчиняться своей воле.

Под влиянием буддизма обитатели подлинного Тибета от­казались от принесения в жертву животных. Среди тибетцев в Гималаях дело обстоит иначе. Влияние на них ламаизма очень незначительно — в действительности они настоящие шамани­сты.

Верования ученых лам и в еще большей степени лама­истов-созерцателей, относящиеся к судьбе духа на том свете, очень отличаются от верований невежественных масс. Прежде всего, они считают многочисленные дорожные приключения духа в Бардо явлениями субъективного порядка. По их мнению, характер загробных видений определяется нашими взглядами и представлениями. Райские обитатели, преиспод­няя, суд над мертвыми и прочая, являются за гробом только тем, кто в них верил при жизни.

Один г о м ш т е н (отшельник-созерцатель) из Восточного Тибета рассказал мне по этому поводу следующую историю.

Специальностью одного художника была роспись стен хра­мов. Среди прочих фигур он писал фантастические существа с человеческим туловищем и головой животного — условное изображение подручного судьи над душами. Пока он работал, его маленький сын часто играл возле него. Ребенка забавляло смотреть, как рождались на фресках чудовищные образы. Слу­чилось так, что мальчик умер. Попав в Бардо, он встретил там разных страшилищ, и узнал своих старых знакомых. Ребенок радостно засмеялся. — “О, — сказал он, — я вас всех знаю, это вас мой папа рисует на стене”, — и мальчик захотел поиграть с ними.

Однажды я спросила ламу из Энше, какие видения после смерти могут быть у материалистов, считавших смерть абсо­лютным уничтожением личности.

- Возможно, посмертные видения такого человека, — ответил лама, — соответствуют религиозным верованиям его детства и окружающей его среды. В той степени, в которой позволяют ему его умственные способности, развитие и яс­ность мышления после смерти, он наблюдает и анализирует все, что видит. Перед ним возникают факты и собственные его рассуждения, на основе которых при жизни он отрицал реаль­ность этих фактов. Таким образом, он мог бы прийти к выводу, что спит и видит сон. У человека с менее развитым умом вера в полное уничтожение после смерти скорее результат безраз­личия, умственной лени, чем убеждения, и он может и совсем ничего не увидеть. Но это нисколько не помешает энергии, порожденной его прежними поступками, следовать своим пу­тем и проявиться в новых формах. Выражаясь иным языком, все это помешает новому воплощению материалиста.

Биография.

Александра Давид-Неэль (1868-1969) — французская оперная певица, поэт и композитор, более известная как путешественница, писательница и исследовательница Тибета.

Знаменита тем, что достигла столицы Тибета — Лхасы в 1924 г., и рядом книг о Тибете. С ранних лет Александра интересовалась всем необычным, увлекалась чтением приключенческих романов Жюля Верна и Эмара, слушала рассказы знакомого географа Элизе Реклю о странах, в которых он побывал. Благодаря тому же географу была «заражена вирусом» анархизма и атеизма, также была увлечена оккультизмом.

В отрочестве бежала от родителей путешествовать из Франции в Испанию на велосипеде. Обучалась в католической школе и Брюссельской консерватории. Хорошо пела и подавала надежду как пианистка. Затем родителями была отправлена в Лондон для повышения квалификации в качестве пианистки. Здесь её познакомили с основательницей теософского общества Еленой Блаватской, которая заинтересовала Александру рассказами о Тибете.

По возвращении в Париж Александра начала петь в театре «Опера комик», пела, в том числе, и оперы своего сочинения. Посещала заседания местных теософов, а также сходки анархистов. Тогда же написала атеистический трактат «Во имя жизни». Вступила в масонскую ложу, добившись высокой степени посвящения.

В 1891 году впервые посетила Индию, где в теософской коммуне изучала санскрит и йогу. Мечтала о путешествии в Гималаи, в Тибет — волшебную страну. Этому мешало, в том числе, отсутствие денег — родители отказались помогать ослушавшейся дочери, из парижского театра Александру уволили по причине нескольких взрывов в Париже, устроенных анархистами.

В 1900 году Александра переехала в Тунис, устроилась работать в местный театр. Там познакомилась с железнодорожным инженером Филиппом Неэлем. По просьбе умирающего отца вышла замуж в 1904 году за Филиппа, но через пять недель после замужества она уехала в Париж.

При финансовой поддержке своего мужа Александра вновь отправилась в Индию в 1911 году. Супруг относился к её увлечению с пониманием — с этим отъездом началась многолетняя переписка между супругами, которая не прерывалась вплоть до смерти Филиппа в 1940 году и полностью заменяла им семейную жизнь.

В Индии Александра изучала индийскую культуру и религию. Из-за невозможности проникнуть в Тибет с запада (препятствовали китайские власти), Александра с послушником-тибетцем Афуром Йонгденом попала в Японию, потом в Корею и Китай, собравшись проникнуть в Тибет с востока.

Ей это удалось сделать только в феврале 1924 года. Ей повезло — на одном из пограничных постов в ней не признали иностранку и пропустили. Позже она описала этот момент: "Я достигла Лхасы, высохшая, как скелет. В течение двух месяцев я бродила по храмам и террасам монастыря и ни одна душа не догадывалась, что впервые за всю историю человечества западная женщина видит сокровенные тайны этого закрытого города."  В Лхасе Александра увидела стены дворца Потала — резиденции Далай-ламы. Пробыв в тибетской столице два месяца, Александра отправилась в обратный путь. Уезжая не более чем на полтора года в Азию, она пробыла там четырнадцать лет — в мае 1925 года она прибыла в Гавр. По возвращении домой Александра начала читать лекции, а в 1927 году издала книгу «Путешествие парижанки в Лхасу».

Лама Йонгден был ею усыновлён, и они вместе жили и работали до его кончины в 1955 г. В 1937 г. Александра во второй раз отправилась в Тибет (через СССР), но добралась только до провинции Шэньси: началась японо-китайская война.

 До 1946 г. она прожила в Китае, странствуя по буддийским обителям и сильно бедствуя после кончины супруга в 1940 г. После возвращения в Европу она выстроила на юге Франции, в городке Динь-ле-Бен, дом «Самтен-Дзонг» («обитель размышления»), выполнявший функцию тибетского культурного центра.

Туда начали приезжать мистики, мечтавшие научиться чудесам, описанных в книге Давид-Неэль. В своих книгах она рассказывала о людях, умеющих летать, умирающих и воскресающих по своему желанию. Она объясняла, что суть буддизма заключается не в этих внешних эффектах, а в изменении сознания и что на этом пути она сама пока не достигла высот. О том же она говорила на лекциях, с которыми объездила многие страны Европы. Оставшиеся годы Александра Давид-Неэль посвятила изучению культуры Тибета и написанию книг о своих путешествиях.

Своё последнее путешествие — восхождение на альпийский перевал высотой более двух тысяч метров — Александра совершила в 82 года. Она умерла не дожив полутора месяцев до своего 101-го дня рождения. Прах её был развеян над водами Ганга. В Дине, где она жила последние годы, Александру считали чудачкой и фантазёркой. Местные жители были немало удивлены, когда через двадцать лет после её смерти в «Обители размышлений» побывал Далай-лама, почтивший её память.

Наиболее известные произведения, переведённые на русский язык: 

 «Путешествие парижанки в Лхасу» (1927) *
«Мистики и маги Тибета» (1929) («Магия и тайна Тибета») *
«Посвящения и посвященные в Тибете» (1932)
Романы  «Лама Пяти Мудростей» (1935) *
«Магия любви и чёрная магия, или Неизвестный Тибет» *
«Могущество Ничто» (1954) 

Биография. Подробнее: